ДЖОРДЖ МАЙКЛСОН ФОУ, писатель, 60 лет:

«Я начал свои поиски после того, как однажды оказался в нью-йоркской подземке. Мои дети хныкали, одновременно к станции с воем подъезжали четыре поезда — шум был таким оглушительным, что я заткнул уши. Укрыться от фонового шума города совершенно невозможно, и он стал выводить меня из себя. Чтобы хоть как-то успокоиться, я решил поставить перед собой задачу найти самое тихое место в мире, узнать, существует ли абсолютная тишина. Я побывал во множестве специально «тихих» мест: цистерцианский монастырь, ритуальная индейская баня, никелевая шахта глубиной 2 километра — везде было довольно тихо, но нигде, как мне казалось, идеал тишины не был достигнут.

Больше всего мне понравилась безэховая камера Орфилдской лаборатории в Миннесоте. Это небольшая комната, изолированная толстыми слоями бетона и стали, которые не пропускают шум извне, а внутри она отделана расположенными под разными углами звукопоглощающими буферами. Даже пол здесь — натянутая сетка, гасящая звук шагов. Это место включено в Книгу рекордов Гиннесса как самое тихое в мире — в нем поглощается 99,9% звуков.

Как ни парадоксально, но большинство людей от этой идеальной тишины не только не успокаиваются, но начинают беспокоиться. Когда человек перестает слышать привычный шум, он может испытать страх: именно поэтому сенсорная депривация — это еще и вид пытки. Когда есть звук, это значит, что все идет как надо, а когда он исчезает — это сигнал о том, что нечто пошло не так. Известно, что 11 сентября 2001 года огромное количество туристов, даже тех, кто находился вне зоны действия мобильных сетей, где-нибудь в лесу, прервали свои походы. Они ничего не знали о терактах в Нью-Йорке и Вашингтоне — их насторожило отсутствие звуков пролетающих самолетов, они поняли: что-то случилось.

Я знал, что нахождение в безэховой камере дольше четверти часа может вызвать сильные симптомы — от клаустрофобии до тошноты, панических атак и слуховых галлюцинаций (буквально начинаешь слышать разные звуки). Один скрипач, оказавшись в ней, спустя несколько секунд стал биться в дверь и требовать, чтобы его выпустили, — настолько его напугала тишина.

Я попросил, чтобы меня пустили в камеру на 45 минут — никому еще не удавалось провести в ней столько времени. Когда тяжелая дверь закрылась за мной, я оказался в полной темноте. Ламп не было, потому что лампы тоже издают звук. В первые секунды от такой тишины я чувствовал себя в нирване, это был бальзам на мои расстроенные нервы. Я напрягал слух — и ничего не слышал.

Однако через одну или две минуты я услышал звук собственного дыхания и перестал дышать. Стало слышно, как глухо и надоедливо бьется мое сердце — с этим я уже ничего не мог поделать. Шли минуты, и я уже слышал, как шумит кровь в моих венах. В тишине слух обостряется, и мои уши превзошли сами себя. Я нахмурился и услышал, как кожа сдвинулась на моем черепе — жутковатый, странный металлический и совершенно необъяснимый скрежет. Может, я галлюцинировал? Умиротворение было подпорчено налетом разочарования: это место оказалось совсем не тихим. Абсолютная тишина доступна только мертвецам.

Но потом я перестал зацикливаться на звуках деятельности своего организма и стал получать удовольствие. Мне не было страшно. Я вышел из камеры только потому, что мой сеанс закончился — я бы с радостью провел там больше времени. Я удивил всех тем, что побил рекорд нахождения в камере. Но я так долго искал спокойствия, поэтому в абсолютной тишине чувствовал себя прекрасно.

Стремление к тишине в итоге изменило мою жизнь. Я понял, что минуты тишины в течение дня — это ключ к моему благополучию; они дают возможность подумать о том, чего ты хочешь в жизни. Получив возможность управлять некоторыми окружающими тебя звуками, — выключая ли телевизор, переехав ли, как я, за город, — начинаешь намного терпимее относиться к шуму повседневной жизни».

Вопрос о следе, который оставил после себя Тимофей Грубин, весьма спорный. В буквальном смысле он оставил его на сотнях, если не на тысячах тел. Нашей общей подруге он выжег на спине крестообразный шрам. Знакомой девушке-готу сделал боди-корсет: в торс вставляется много-много колец, а потом продевается шнуровка и стягивается. Мою единственную татуировку тоже сделал он. После смерти его страница «Вконтакте» превратилась в стену плача. Десятки безутешных друзей, и в особенности подруг, пролили на ней свои слезы. Типичный некролог звучал так: «Память о тебе навсегда останется в моем сердце и на моей груди».

В девяностые годы Тимофей был популярным татуировщиком и, как тогда говорили, клубным персонажем. Но его главной фишкой были бодимодификации: никто так бесстрашно не кромсал чужие тела, как это делал он. У него был крутой мотоцикл и салон в центре города. Благодаря обаянию и обилию пирсинга его часто снимали популярные тогда молодежные журналы. Помню, как он со смехом показывал мне какой-то наивный глянец тех лет с материалом о нем в рубрике «Реальная жизнь прекрасных красавцев». В 1997-м Тимофей даже стал моделью года — по версии журнала «Птюч», разумеется.

На пике популярности Тимофей снялся в социальной рекламе безопасного секса, спонсированной «Дюрекс». После этого я пригласил его в ток-шоу «Про это», где в то время работал шеф-редактором. Когда ведущая спросила Тимофея, является ли он сам сторонником безопасного секса, он ответил: «Конечно, нет. Когда у тебя пирсингованный член, презервативы рвутся, как фантики». «Дюрекс» в ответ разорвал с Грубиным контракт.

Выходка была в его стиле. Как только Тимофей приближался к успеху, вся его сущность начинала протестовать. Девушки обожали его. Он мог не раз выгодно жениться, в том числе на красавице-дочке большой шишки из госмонополии. Но ничто не ужасало его сильнее, чем перспектива счастья.

В нулевые, выражаясь словами Чувака из «Большого Лебовски», карьера Тимофея немного замедлилась. Мотоцикл отобрали за долги какие-то бандиты, из центра Москвы пришлось переехать в родной Зеленоград. О нем забыли.

В отличие от Чувака, у которого была строгая наркополитика (марихуана плюс немного ЛСД между турнирами), Тимофей был полинаркоманом. Он колол в себя все, что можно было вколоть. Однажды он задвинулся чистым медицинским адреналином и чуть не умер от сердечного приступа. Кололся он не потому, что был пуст. Неизмененная реальность вызывала у него экспериментаторский зуд. В зону эксперимента попадали все, кто окружал Тимофея. Одно время он встречался с девушкой, сидевшей на героине. Сам он в то время употреблял стимуляторы. Не удивительно, что они постоянно находились в противофазе. В конце концов он не выдержал и сделал подруге инъекцию фенамина, после чего увлеченно снимал на фотоаппарат, как ее увозят в реанимацию, обмотанную проводами от капельниц.

Несколько лет назад я случайно встретил его в Зеленограде. Он шел со своим псом — лысым терьером Хекой — и играл на варгане. Хека весело лаял в пустоту. Бока его были покрыты татуированными драконами. «Смотри, как таращится, — кивнул Тимофей на собаку. — Я его кислотой накормил».

Последний раз я видел его в московской «Солянке». На фоне розовощеких хипстеров Тимофей выделялся нездоровым цветом лица и потрепанной одеждой. Он обрадовался, увидев старого знакомого, и огорчился, когда я отказался ехать к нему домой пробовать «крутейшие спиды» (о наркотиках он всегда говорил с уважением — так, как говорят только люди из девяностых). «Ты тоже теперь реалист?» — спросил Тимофей, и по интонации я понял, что он сказал что-то очень обидное. Затем он сообщил, что за ним следит ФСБ. Мне стало грустно. До последнего момента казалось, что может произойти чудо, и Тимофей выберется из своих экспериментов живым. В тот вечер я понял, что чуда не произойдет.

Он выбросился из окна многоэтажки на окраине Зеленограда ранним январским утром. Хороня его, я прощался с молодостью. Вспоминая свои лучшие годы, герой фильма «Рестлер» говорит: «А потом пришел Кобейн и все испортил». Про нынешнее время я бы сказал ровно наоборот: «Кобейн ушел, и все наладилось». Большинство тех, кто пережил девяностые, — это степенные, взрослые люди. Пьют зеленый чай, растят детей. Молодежь теперь, согласно соцопросам, «карьероориентированная», ее кумир — Иван Ургант, потому что «позитивный». Будем реалистами. Только приняв скучноватые правила жизни, можно не сойти с ума. Тимофею эта часть эксперимента была неинтересна.

Тимофей Грубин (19.06.1974 — 27.01.2012)

Андрей Лошак
Редакционный директор Esquire

я не боюсь автомобильных аварий, но боюсь удушья.
когда я была младше я всегда спокойно без боязни переходила дорогу в неположенных местах и у меня возникало чувство что так я точно не умру. а вот удушье… что бы там ни было его я боюсь.